Первая песня.

Время и место действия значения не имеют

Новичком он больше не был, и ходил в море с взрослыми мужчинами в любую погоду. Но таких долгих плаваний у них еще не было — сельдь ушла с обычных мест, а без улова домой никто возвращаться не хотел.
Они все ужасно устали — мужчины, мальчишки и женщины, которые почти отчаялись, дожидаясь их. Они устало разгружали лодки, тратя последние силы на то, чтобы все закрепить, и негромко пересмеиваясь от радости, что, наконец, вернулись домой. Вот тогда-то он и услышал песню.
Во всех трех рыбацких поселках на этом побережье у него было самое чуткое ухо. Иногда от этого даже польза выходила, когда он раньше других слышал громыхание приближающейся бури. Но совсем не к этому стремился мальчишка. Он навострил уши, ловя музыку, обрывки мелодий, иногда новые песни, которые путники заносили в эти пустынные земли — старые-то он все давно знал назубок.
Но таких песен он не слышал никогда в жизни, даже на большой ярмарке, куда они ездили в прошлом году, когда улов был особенно богат. Мальчик знал, что ту поездку никогда в жизни не забудет. Он глазел на все вокруг, разинув рот, и выучил шесть новых песен. Отец над ним посмеивался, говорил, что когда-нибудь ради песни он забудет про еду и питье, но вот девчонки в поселке стали ходить за ним повсюду, глупо хихикали и вечно просили спеть.
Петь он не любил. В голове у него мелодия текла свободно и красиво, но наружу все выходило неправильно, неровно и вообще совсем не так. А теперь, застыв на месте и отчаянными жестами пытаясь унять разошедшихся друзей, мальчик решил, что больше, наверное, даже и пытаться не станет.
Он пришел в себя, когда его отпихнули в сторону два рыбака с тяжелым грузом. Норс скорчил ему рожу и засмеялся, а отец уже звал его. Но песня, принесенный ветром легкий вздох красоты, все еще была тут.
Дела сами не переделаются; но он постарался разобраться с ними побыстрее, а потом умоляюще посмотрел на отца.
— Можно я пойду? Я все закончил…
Отец осмотрел их лодку и согласился, явно удивляясь тому, что сын мог спешить куда-то еще, кроме как домой, к обеду, а потом и в постель.
— Молодость… — сказала мать отцу со смехом. — Помнишь, ты со мной танцевал всю ночь, а с утра в море уходил?
Но он больше не слушал. Он бежал, осторожно огибая лодки, рыбаков и рыбу, пока не выбрался из поселка и не оставил за собой мешавшие голоса. Впереди были серо-голубое небо и голубовато-серое море, и полоска прибоя под ногами.
Они не слышали, внезапно понял мальчик. Они еще не слышали, не могли слышать — а то отец мог и заставить его остаться. Он уже начинал ворчать, что пора бы и вырасти, и браться за работу так, чтобы можно было прокормить свою собственную семью…
Он тряхнул головой. Это все осталось там, в поселке, и сейчас не имело значения. Важны были только море, по самому мелководью которого он бежал, оставляя легкий всплеск с каждым шагом, и песня, которая все приближалась, обволакивая его тихой грустью, непохожей ни на одну обычную заботу, а словно пришедшей из своего особого мира.
И наконец мальчик увидел впереди певца. Высокий темноволосый незнакомец в потрепанной одежде шел по краю берега. Ждавшего его мальчишку он, похоже, не приметил, а глядел только на море и песок и все пел на странном языке, который, должно быть, даже в обычной речи звучал как песня.
Мальчик подбежал было поближе, но скоро остановился. Даже шум от собственных шагов казался ему нестерпимой помехой, так что он просто замер, зачарованно глядя на незнакомца.
Певец подошел еще ближе, и вид его мальчика не удивил. Он будто послал вперед вместе с песней и себя самого, предупреждая любого, кто слушал, о своей красоте и о печали, плащом лежавшей у него на плечах.
Откуда он взялся? Дальше, на севере, были еще деревни, но на тамошних людей певец был непохож. Он будто жил в мире, где людей не было, а было только холодное море, тяжелое серое небо и линия прибоя, по которой он вечно брел вперед.
Теперь мальчик разглядел его совсем четко — необычный разрез серых глаз, тяжелую волну волос, руки… Руки. Мальчик сглотнул при виде этих рук, все еще красивых, несмотря на ужасные ожоги. Его собственная рука невольно вздрогнула, будто стремясь тронуть, погладить, залечить…
Должно быть, он охнул и тем выдал себя, потому что певец внезапно посмотрел на него — и замолчал.
— Нет, — невольно прошептал мальчик. — Ну пожалуйста…
Певец подошел поближе, глядя на него так, будто этот мальчишка и правда был первым встреченным им в жизни человеком.
— Как твое имя? — спросил он внезапно тем же самым мягким и мелодичным голосом. Слова он произносил медленно и четко, будто они были для него чужими. Мальчик решил, что родным его языком был тот, на котором он пел. Но что это был за язык такой? Вокруг все разговаривали одинаково…
Тут он вспомнил, что так и не ответил на вопрос, и покраснел. — Меня Алдером звать, господин…
— Алдер? Ольха, то есть? — повторил певец с легкой улыбкой. — Так у вас тоже зовут детей именами деревьев…
— Ну да… — Алдер хотел еще что-то добавить, может, и вопрос задать, но все вопросы застряли у него в горле, и он только и мог, что смотреть и запоминать навечно. — Что ты пел, господин… Это…
— Что я пел… — повторил незнакомец задумчиво и расправил плечи. — Не зови меня господином, Алдер. Вообще никак не надо меня звать. Лучше иди домой и забудь меня.
С этими словами он повернулся и пошел вдоль прилива, куда быстрее и решительнее, чем раньше. И молча. Алдер смотрел ему вслед, пока не перестал слышать шум его шагов, и наконец прошептал:
— Забыть тебя?

Он сел на сухой песок, прижав к груди коленки и улыбаясь про себя. Откуда же, по мнению певца, Алдер пришел? Должно быть, он давно с людьми не встречался, а то бы уж сообразил, что идет прямо к родному поселку мальчика. А мать Алдера еще никогда не отказывала страннику в гостеприимстве…
Алдер встал и выпрямился. Надо предупредить мать. Береговая линия здесь выгибалась дугой, так что если он побежит наперерез мимо старых деревьев, то будет в поселке раньше гостя.